Yesterday is history, tomorrow is a mystery, but today is a gift. That is why it is called the present.
Ох, как же начать-то?
Представьте себе длинный коридор со множеством дверей. За каждой дверью – что-то.
Например – море. Вот вы открываете одну из дверей – и вот ваш первый день на море…
Эта синева, внезапно открывшаяся вам из окна крымского троллейбуса, синева моря, которое по определению синим быть не должно, эти странные деревья (это же пальмы!), этот песок, горячий и мягкий, чайки, и глазам на воду больно смотреть,
так солнце слепит, оно слепит даже через закрытые веки, и ваш загар интенсивно клубничного цвета на следующий день и жар,
и волдыри на плечах, и зеленые каштаны на ветках, и розы (!!) на клумбах – все это там, за дверью.
И вы иногда, ну когда плохо очень и надо найти ну хоть что-то, ради чего бы дальше –
вот тогда вы идете к этой двери, открываете ее осторожно, чтобы наглый сквозняк не потревожил воспоминаний и проскальзываете туда…
Или может быть за дверью человек – такой, каким вы его видели, помните. Он ушел уже навсегда, и остался только за этой дверью.
К ней вы подходите с тяжелым сердцем, медленно. Прежде чем открыть, долго стоите, прижавшись лбом к холодной поверхности стального косяка. Двумя руками взявшись за железную ручку, вы изо всех сил тянете на себя эту стопудовую, высоченную дверь.
Выйти оттуда вдвоем невозможно. Быть за этой дверью больно: там как в свете хирургической лампы видны все обиды, которые вы нанесли тому, кто живет за этой дверью. Но каждый раз, уходя, вы с сожалением, а не с облегчением, закрываете огромную тяжелую створку.
У меня много таких дверей, впрочем, как у каждого из вас. Какие-то двери я оставляю открытыми, и звуки и запахи, несущиеся из-за них, помогают мне прожить день. Вот оставишь приоткрытой дверь с видом на море, и целый день в ветре тебе будет слышен йодный привкус, а старая знакомая улица, ведущая на набережную, непременно будет вести к морю, а не к реке.
А некоторые двери стоят заколоченные наглухо. Иногда, во время особенно горького слёзопролития меня несет к этим дверям. Дрожа от холода и еще чего-то мерзкого, я подхожу к такой двери, притянутая неизвестной силой, прижимаюсь спиной к ледяной поверхности и стою, стою, теряя уверенность и надежду…
Все книги, фильмы и картины для меня – двери. За каждой – мир. За некоторыми – мирок. Но за всеми – своя, другая вселенная. Туда меня пускают и это – чудо.
Вот это – самое чудесное на свете, то, что можно открыть дверь, прикрыть ее за спиной и быть в другом мире. Впитывать его, быть своей там, и выйдя оттуда, вынести на себе запах воспоминаний. Как даже пустая кофемолка пахнет кофе, я, выйдя из-за такой двери, долго несу в себе привкус той жизни.
А за некоторыми мне просто хочется остаться. Навсегда.
Навсегда нельзя, я понимаю. И тогда я просто медленно сползаю в темном уголке спиной по стене, подбираю ноги под себя и тихо сижу. Сижу, закрыв глаза, забыв тот коридор, из которого я шагнула в этот мир, и в который мне надо выйти, рано или поздно.
Нет, такой коридор не совсем так жесток, как кажется. Он же позволяет возвращаться к любимым дверям. Позволяет надолго застревать за одной из них. Не корит тебя за приверженность к одним и пренебрежение другими дверями. Не призывает шагать мимо той двери, которая приглянулась тебе и еще незнакома. Но сам-то по себе, он бесцветен, неинтересен, пуст, безмолвен. Он попросту не существует без своих дверей…
И вчера я нашла еще одно такое место, где я надолго сяду в уголке.
Прочитала повесть Дины Рубиной «На Верхней Масловке» и посмотрела одноименный фильм с Алисой Фрейндлих и Евгением Мироновым.
Я так обстоятельно написала вступление, потому что я не могу сказать про ЭТО: «мне понравилось», «хорошая вещь» или «здорово!».
Ну НЕ МОГУ.
Как вкратце описать ощущения? Вот ты идешь по тропинке и знаешь, что впереди мостик через овраг. Овраг в тумане не видно и ты ощупью идешь по мостику. И вдруг ветром туман относит в сторону, и ты с остановившимся дыханием понимаешь, что под хлипкими досочками твоего моста не овраг вовсе, как ожидалось, а Пропасть. Бездонная и бескрайняя. Бездна. Без дна.
Вот такое у меня было ощущение от этой повести и фильма.
Кому-то сюжет может показаться незамысловатым, кому-то даже странным.
Черт, я не знаю. Мне все равно, что там кому покажется. Я только знаю, что за этой дверью я надолго.
Две половины одного целого, созданные будто друг для друга, несчастные порознь, а вместе порой ранящие один другого, как ядовитыми стрелами, обидными словами. Они разделены пропастью времени, на два поколения «промахнулись». И два этих мира, так похожие друг на друга своей патологической искренностью и честностью, один молодой, который много может, но ничего не хочет, другая – старая, которая ничего не может, но хочет, так хочет жить, два этих мира все ж таки встретились.
Это тяжело – смотреть, читать такое.
А как же тяжело такое жить?!
Кто не читал, не смотрел – советую.
Представьте себе длинный коридор со множеством дверей. За каждой дверью – что-то.
Например – море. Вот вы открываете одну из дверей – и вот ваш первый день на море…
Эта синева, внезапно открывшаяся вам из окна крымского троллейбуса, синева моря, которое по определению синим быть не должно, эти странные деревья (это же пальмы!), этот песок, горячий и мягкий, чайки, и глазам на воду больно смотреть,
так солнце слепит, оно слепит даже через закрытые веки, и ваш загар интенсивно клубничного цвета на следующий день и жар,
и волдыри на плечах, и зеленые каштаны на ветках, и розы (!!) на клумбах – все это там, за дверью.
И вы иногда, ну когда плохо очень и надо найти ну хоть что-то, ради чего бы дальше –
вот тогда вы идете к этой двери, открываете ее осторожно, чтобы наглый сквозняк не потревожил воспоминаний и проскальзываете туда…
Или может быть за дверью человек – такой, каким вы его видели, помните. Он ушел уже навсегда, и остался только за этой дверью.
К ней вы подходите с тяжелым сердцем, медленно. Прежде чем открыть, долго стоите, прижавшись лбом к холодной поверхности стального косяка. Двумя руками взявшись за железную ручку, вы изо всех сил тянете на себя эту стопудовую, высоченную дверь.
Выйти оттуда вдвоем невозможно. Быть за этой дверью больно: там как в свете хирургической лампы видны все обиды, которые вы нанесли тому, кто живет за этой дверью. Но каждый раз, уходя, вы с сожалением, а не с облегчением, закрываете огромную тяжелую створку.
У меня много таких дверей, впрочем, как у каждого из вас. Какие-то двери я оставляю открытыми, и звуки и запахи, несущиеся из-за них, помогают мне прожить день. Вот оставишь приоткрытой дверь с видом на море, и целый день в ветре тебе будет слышен йодный привкус, а старая знакомая улица, ведущая на набережную, непременно будет вести к морю, а не к реке.
А некоторые двери стоят заколоченные наглухо. Иногда, во время особенно горького слёзопролития меня несет к этим дверям. Дрожа от холода и еще чего-то мерзкого, я подхожу к такой двери, притянутая неизвестной силой, прижимаюсь спиной к ледяной поверхности и стою, стою, теряя уверенность и надежду…
Все книги, фильмы и картины для меня – двери. За каждой – мир. За некоторыми – мирок. Но за всеми – своя, другая вселенная. Туда меня пускают и это – чудо.
Вот это – самое чудесное на свете, то, что можно открыть дверь, прикрыть ее за спиной и быть в другом мире. Впитывать его, быть своей там, и выйдя оттуда, вынести на себе запах воспоминаний. Как даже пустая кофемолка пахнет кофе, я, выйдя из-за такой двери, долго несу в себе привкус той жизни.
А за некоторыми мне просто хочется остаться. Навсегда.
Навсегда нельзя, я понимаю. И тогда я просто медленно сползаю в темном уголке спиной по стене, подбираю ноги под себя и тихо сижу. Сижу, закрыв глаза, забыв тот коридор, из которого я шагнула в этот мир, и в который мне надо выйти, рано или поздно.
Нет, такой коридор не совсем так жесток, как кажется. Он же позволяет возвращаться к любимым дверям. Позволяет надолго застревать за одной из них. Не корит тебя за приверженность к одним и пренебрежение другими дверями. Не призывает шагать мимо той двери, которая приглянулась тебе и еще незнакома. Но сам-то по себе, он бесцветен, неинтересен, пуст, безмолвен. Он попросту не существует без своих дверей…
И вчера я нашла еще одно такое место, где я надолго сяду в уголке.
Прочитала повесть Дины Рубиной «На Верхней Масловке» и посмотрела одноименный фильм с Алисой Фрейндлих и Евгением Мироновым.
Я так обстоятельно написала вступление, потому что я не могу сказать про ЭТО: «мне понравилось», «хорошая вещь» или «здорово!».
Ну НЕ МОГУ.
Как вкратце описать ощущения? Вот ты идешь по тропинке и знаешь, что впереди мостик через овраг. Овраг в тумане не видно и ты ощупью идешь по мостику. И вдруг ветром туман относит в сторону, и ты с остановившимся дыханием понимаешь, что под хлипкими досочками твоего моста не овраг вовсе, как ожидалось, а Пропасть. Бездонная и бескрайняя. Бездна. Без дна.
Вот такое у меня было ощущение от этой повести и фильма.
Кому-то сюжет может показаться незамысловатым, кому-то даже странным.
Черт, я не знаю. Мне все равно, что там кому покажется. Я только знаю, что за этой дверью я надолго.
Две половины одного целого, созданные будто друг для друга, несчастные порознь, а вместе порой ранящие один другого, как ядовитыми стрелами, обидными словами. Они разделены пропастью времени, на два поколения «промахнулись». И два этих мира, так похожие друг на друга своей патологической искренностью и честностью, один молодой, который много может, но ничего не хочет, другая – старая, которая ничего не может, но хочет, так хочет жить, два этих мира все ж таки встретились.
Это тяжело – смотреть, читать такое.
А как же тяжело такое жить?!
Кто не читал, не смотрел – советую.
